Владимир Набоков учил детей теннису и встроил игру в великую книгу.

Один из важнейших писателей XX века Владимир Набоков, кажется, умел все. Аристократ по рождению, филолог по образованию и синестет по восприятию мира, он профессионально изучал бабочек, составлял кроссворды и шахматные задачи, а также играл в футбол в Англии и подрабатывал инструктором по боксу и теннису в Германии.

И футболом, и боксом, и теннисом Набоков занимался еще в юности в Петербурге. В студенческие годы в Кембридже он написал короткую стихотворную зарисовку про «легких мячей перезвон», а к немецкому периоду эмиграции, начавшемуся в 1922-м, играл в теннис уже достаточно хорошо, чтобы учить детей из состоятельных семей. Четверть века спустя в мемуарах «Память, говори» Набоков рассказывал:

«Писания еженедельной колонки в эмигрантской газете никогда не хватало на то, чтобы сводить концы с концами. Авторы помоложе брались за какую угодно работу. Я, помню, давал уроки английского и тенниса. <…> Словно ловкий автомат, под медленно плывущими облаками летнего дня, перечерпывал загорелым дочкам мяч за мячом через сетки пыльных кортов».

Главой раньше Набоков, рассказывая о младшем брате Сергее, дал классическое описание оборонительного тенниса, ничуть не устаревшее за 70 лет:

«Несмотря на слабый сервис и отсутствие сколько-нибудь приличного удара слева, победить его было нелегко, ибо он принадлежал к игрокам, у которых никогда не случается двух неправильных подач кряду и которые возвращают любой мяч с упорством тренировочной стены».

Набоков увлекался теннисом всю жизнь. Вечный босс российского тенниса Шамиль Тарпищев однажды вспоминал, как встречался с писателем, когда тому было уже за 70 (хотя некоторые говорят,что Набоков никогда не приезжал в СССР :):

«В 70-х Набоков приезжал в Москву и заглянул на один из турниров. Мы даже несколькими ударами на корте обменялись, сыграли шутливый сет. Для своего возраста и с учетом того, что настоящим профессионалом он никогда не был, уровень игры у него был достаточно высокий».

Набоков не единственный классик, любивший теннис. Еще в 1870-е новой английской игрой заинтересовался Лев Толстой, у которого ей развлекались герои «Анны Карениной». У самого Толстого был корт в Ясной Поляне – существует даже фотография писателя с ракеткой в руке в перерыве парной игры.

Николай Гумилев летом 1912-го писал Анне Ахматовой, что играет в теннис в усадьбе под Тверью. Их друг Осип Мандельштам называл теннис даром богов. Через 50 лет героиня «В круге первом» Александра Солженицына Клара нашла в теннисе «счастливое занятие: он приносил радость движения телу; уверенность удара отдавалась и уверенностью других поступков».

Теннисный энтузиазм Набокова более глубок и бывает даже навязчив. В"Университетской поэме" конца 20-х лирический герой сравнивает свою возлюбленную с шестикратной чемпионкой «Уимблдона» «легконогой» Сюзан Ленглен (именем которой сейчас назван второй корт «Ролан Гаррос») и бросается пылкой фразой «В раю мы будем в мяч играть». Герою «Подвига» (н. 1930-х) Мартыну Эдельвейсу занятия теннисом и футболом помогают повзрослеть и решиться на поездку в Советскую Россию.

В «Лекциях по русской литературе», написанных в середине века в США для американских студентов, Набоков отдельно разбирает теннис в «Анне Карениной» и даже углубляется в историю игры:

«Теннис, в который они играют в загородном имении Вронского, – еще молодая игра. Ее в 1873 г. предложил майор Уингфилд в Англии. Она имела мгновенный успех, уже в 1875 г. в нее стали играть в России и Америке. В Англии теннис часто называют лоун-теннисом, чтобы отличать от старинной игры «Court Tennis», <которая> упоминается у Шекспира и Сервантеса. Старинные короли играли в него, пыхтя и задыхаясь в гулких залах. А вот лоун-теннис, повторяю, – наша, современная игра. Заметьте, как тщательно описывает ее Толстой: игроки, разделенные на две команды, стоят по обе стороны туго натянутой сетки на тщательно выровненной крокетной площадке с позолоченными ракетами в руках (мне нравится «позолота» – отзвук королевского происхождения этой игры и благородного ее возрождения)».

Набоков преподавал в США до конца 50-х. Студенты его последних курсов знали об особых отношениях писателя с теннисом уже из скандальной «Лолиты», впервые опубликованной в 1955-м.

В главном произведении Набокова много спорта: там есть плавание, верховая езда, гольф, но только теннис изображается практически с той же фиксацией, что и объект одержимости героя – нимфетка Долорес «Лолита» Гейз. Теннис упоминается в романе более 30 раз, а в послесловии к американскому изданию автор называет «Лолиту, лупящую в теннис» одним из ключевых моментов книги, «подсознательной координатой ее начертания».

Теннисные мотивы появляются в начале романа и плотно вплетаются в повествование. Это старый серый мячик, бросившийся в глаза герою на пороге дома Гейз, – им Лолита позднее случайно попала в мать, целясь в Гумберта. Это ракетка, которую он купил Лолите вместе с конфетами, комиксами и платьями, прежде чем увезти в преступный роуд-трип.

В путешествии Гумберта и Лолиты довольно быстро становится очевидно, что теннис выступает в книге метафорой запретной страсти. Именно поэтому Набоков наделяет героя собственной теннисной эрудицией – тот видит в происходящем на корте нечто большее, чем просто спортивное соревнование.

В первом большом теннисном пассаже, наполненном трагическими контрастами, говорится о «знаменитом бывшем чемпионе», который по настоянию Гумберта дал Лолите несколько дорогих уроков после того, как он сам оказался «прескверным тренером».

Учитель Лолиты списан с десятикратного чемпиона «Шлемов» и современника Набокова Билла Тилдена, а «гарем мячиковых мальчиков», который окружает его на кортах в Калифорнии, – аллюзия на предполагавшуюся гомосексуальность теннисиста (имя героя Нед Литам – анаграмма реального псевдонима Тилдена Ма Тилден). Здесь же повествователь демонстрирует шикарное знание теннисной истории, вспоминая соперничество американца Тилдена с французом Андре Гобером из начала 1910-х:

«Вне площадки он казался ужасной развалиной, но иногда во время урока, когда для продления обмена, он позволял себе удар, чистый, как кактусовый цветок, и со струнным звоном возвращал мяч ученице, эта божественная смесь нежной точности и державной мощи напоминала мне, что тридцать лет тому назад, в Канн, я видел, как именно он в пух и прах разбил великого Гобера!».

Через пару лет после уроков Литама 14-летняя Лолита – уже в «преклонном возрасте» – стала хорошим игроком и добилась технического совершенства: «Отметки за теннисный стиль Долли поднялись от «отлично» до «великолепно» – они даже лучше, чем у нашей чемпионки Линды Голль».

При этом Долорес напрочь лишена соревновательного драйва. Она проиграла той же Линде Голль, хотя явно превосходила ее в мастерстве.

Эта бесплодность лолитиного тенниса драматизируется тем, что игра ее совершенно не интересовала («предпочитала сцену плаванию и плавание теннису»), в то время как Гумберт лелеял каждую возможность наблюдать за возлюбленной на корте.

Лолита, проявлявшая к игре «веселое равнодушие», не любила теннис, как не любила Гумберта (и символично хотела играть в школьной пьесе – как бы быть кем-то другим). Гумберт, напротив, любил теннис и безнадежно любил Лолиту, так что Лолита, играющая в теннис, была для него чувственным удовольствием такой интенсивности, что оно едва не поменяло его восприятие жизни.

«…В тот день, в ясной колорадской атмосфере Чампиона, на превосходнейшем корте у подножия крутой каменной лестницы, ведущей к «Отель Чампион», где мы стояли, мне почуялось, что могу отдохнуть от кошмара неведомых измен, окунувшись в чистоту ее стиля, ее неотъемлемой грации».

Важно, что Гумберта восхищала не только нимфетка с ее «узенькой талией, абрикосовой голой поясницей», «загорелой рукой» и «до безумия молоденькими и обаятельными лопатками». Помимо откровенного эротизма, он видел в игре чистоту, красоту и гармонию, благодаря которым теннис был для него прекрасен и сам по себе, а на контрасте с раздираемой страстями жизнью – особенно.

«...Все это было ничто, по сравнению с неописуемым зудом наслаждения, который я испытывал от (ее) теннисной игры: могу только сказать, что это было дразнящее, бредовое ощущение какого-то повисания на самом краю – нет, не бездны, а неземной гармонии, неземной лучезарности».

В воображении Гумберта теннис так неразрывно связан с Лолитой, что даже повзрослевшая Долорес в их последнюю встречу указала на мужа «невидимой теннисной ракетой». Он представляет Лолиту на «Уимблдоне», в рекламе папирос и кино и берет на себя ответственность за то, что ничего из этого не сбылось: «Если бы я не подломил в ней чего-то (в то время я не отдавал себе отчета в этом!), ее идеальный стиль совмещался бы с волей к победе, и она бы развилась в настоящую чемпионку».

Удивительно, как человек в позиции Гумберта не понимал, что отбирал у Лолиты целую жизнь, а никак не карьеру. Но он был слишком ослеплен мучительной любовью, запараллеленной в романе с теннисом – пленительной игрой, которую так трудно покорить, но еще труднее – бросить и забыть.